Добрые предзнаменования - Страница 42

Он прервал Анафему всего один раз, только для того, чтобы согласиться с ее взглядами на ядерную энергию:

– Я однажды был на экскурсии на ядерной станции. Та еще скучища. Зеленого дыма нету, ядовитых отходов нету, чтоб булькали в трубах. Запрещать надо такое, когда ничего не булькает, как надо, а ты едешь специально, чтобы на это посмотреть, а там только стоит полно народу в белых скафандрах, и все тут.

– Там все булькает, когда уходят экскурсии, – сурово сказал Анафема.

– А! – сказал Адам.

– Их бы закрыть сию же минуту.

– И поделом им, раз не булькают, – заключил Адам.

Анафема кивнула. Она все еще пыталась нащупать, что же такого странного в Адаме, и наконец ее озарило.

У него не было ауры.

Анафема неплохо разбиралась в аурах. Она их видела, если тщательно всматривалась. Выглядели они как небольшой ореол вокруг головы, и если верить тому, что она однажды прочла, по цвету ауры можно было судить о здоровье и общем благосостоянии людей. Аура была у всех. У злобных и неприветливых людей она была похожа всего лишь на жалкий, дрожащий контур, а у людей творческих, открытых ее слой мог быть в несколько дюймов толщиной.

Ей ни разу не приходилось слышать о людях без ауры, однако она не могла разглядеть ее у Адама. И тем не менее, он был весел, бодр и не менее уравновешен, чем гироскоп.

Может быть, я просто устала, подумала она.

Во всяком случае, она с удовольствием и удовлетворением познакомилась с таким стоящим слушателем и даже дала ему почитать несколько номеров «Нового Водолея», журнальчика, который выпускал ее приятель.

И это изменило его жизнь. Во всяком случае, на тот день.

К изумлению родителей, он рано отправился спать, забрался под одеяло с фонариком, журналами и пакетиком лимонных леденцов, и читал едва ли не до рассвета. Иногда с его слипающихся губ срывалось очередное «Круто!».

Когда в фонарике кончились батарейки, он вынырнул из-под одеяла, заложил руки за голову, уставился в темноту комнаты, и как будто принялся разглядывать эскадрилью истребителей из «Звездных войн», свисавшую с потолка. Они тихонько качали двойными, похожими на букву «Х», крыльями на полуночном сквозняке.

На самом деле он на них не смотрел. Перед глазами Адама разворачивалась многоцветная панорама его собственного воображения, бурлящая, словно ярмарочная площадь.

Это вам не тетка Уэнслидейла с рюмкой. Такое оккультство намного интереснее.

И потом, ему понравилась Анафема. Конечно, она была очень стара. Но когда Адаму кто-нибудь нравился, ему хотелось сделать что-нибудь, чтобы обрадовать их.

Он думал о том, что бы сделать такое, чтобы обрадовать Анафему.

Раньше считалось, что мир способны изменить только большие бомбы, политики-безумцы, страшные землетрясения, переселение народов, и все такое прочее; теперь, однако, признается, что это весьма старомодная точка зрения, разделяемая лишь ретроградами, полностью отставшими от прогресса. На самом деле, согласно теории хаоса, мир изменяют мелочи. Бабочка взмахнет крыльями в джунглях Амазонки – и в результате на пол-Европы обрушивается стихийное бедствие.

Глубоко в сонной голове Адама появилась на свет бабочка.

Анафема смогла бы – а может, и нет – понять в чем тут дело, если в ее силах было определить, по какой именно, вполне очевидной, причине она не видит ауру Адама.

По той же самой, по которой, когда стоишь в центре Трафальгарской площади, не видишь Англию.

* * *

Сработала сигнализация.

Конечно, в том, что сигнал тревоги раздался в центре управления ядерной электростанцией, нет ничего особенного. Это происходит все время – просто потому, что там так много табло, индикаторов и прочих подобных штук, что можно не заметить чего-то важного, если при этом не слышится хотя бы «би-ип».

А начальник смены на ядерной электростанции должен быть умен, невозмутим и хладнокровен. На человека, годящегося на такую работу, можно положиться. Он не бросится туда, где поставил машину, при первых признаках чрезвычайного положения. Он выглядит так, словно курит трубку, даже если он ее не курит.

В три часа ночи в центре управления ядерной станцией в Тернинг Пойнт обычно тихо и спокойно и делать там, в общем, нечего – только заполнять журнал дежурств и прислушиваться к приглушенному гулу турбин.

Так было до сих пор.

Хорэс Гусс поглядел на мигающие красные огоньки. Потом он поглядел на табло на пульте. Потом он поглядел на лица коллег. Потом он поднял глаза на другое табло, побольше, на дальней стене. Со станции уходило четыреста двадцать практически безопасных и почти недорогих мегаватт. Судя по другим индикаторам, их ничто не производило.

Он не сказал: «Этого не может быть». Он не сказал бы «Этого не может быть», даже если бы мимо него проехало стадо овец на велосипедах, играя на скрипках. Инженеры, которые чувствуют свою ответственность, такого не говорят.

Поэтому он сказал только:

– Альф, звони директору.

Прошло три очень насыщенных часа, наполненных телефонными, телексными и факсовыми сообщениями. С постели подняли двадцать семь человек, одного за другим, в быстрой последовательности. Они, в свою очередь, подняли с постели еще пятьдесят три человека, просто потому, что если тебе и хочется что-то знать, проснувшись в панике в четыре часа утра, так только то, что ты такой не один.

В любом случае, для того, чтобы поднять крышку ядерного реактора и заглянуть внутрь, нужно получить множество всяческих разрешений.

Они их получили. Они ее подняли. Они заглянули внутрь.